Георгий Товстоногов. Голос Шукшина

Поводом для этих кратких заметок послужило последнее интервью Василия Шукшина, данное им журналисту Григорию Цитриняку («Литературная газета» от 13 ноября 1974 года — «Василий Шукшин: последние разговоры...»), где он, в частности, сказал:

«Я вот только одно заметил, что зрительское самочувствие в театре и в кинематографе — разные вещи. Вот в чем разница — мне эту мысль Товстоногов подсказал: читая книгу или сидя в кинотеатре, читатель и зритель присутствуют при том, что когда-то случилось и зафиксировано. Более или менее точно, правдиво, талантливо, гениально — как хотите, но — зафиксировано, то есть когда-то было. А сидя в театре, зритель как бы является свидетелем происходящего сейчас. Это великая штука — сейчас.

Вообще, у меня к театру поменялось отношение.

Опять же, будучи учеником Михаила Ильича Ромма, искреннейшего ниспровергателя театра, я был тоже заражен этими мыслями. И, в общем, поджидал минуту, когда театр скончается вовсе, — засмеялся Шукшин, — а он не кончается, а, напротив, набирает силу. Он вышагнул вперед, кстати говоря. Наш театр сейчас активнее и интереснее нашего кинематографа — вот это я совершенно отчетливо понял. Не знаю, почему так.

Мне казалось, что театр — менее гибкое, более громоздкое, чем кино, какое-то неповоротливое искусство, а оно, оказалось, вышагнуло вперед и уже копается в вопросах, которые кинематограф пока еще не одолел».

Раз Василий Макарович сказал это, я могу себе позволить рассказать о наших встречах...

Мое знакомство с Василием Шукшиным — на первых порах, как говорят, шапочное — началось с того, что перед несколькими последними своими фильмами он систематически появлялся в Большом драматическом театре — подбирать актеров. Естественно, что и на спектаклях бывал. Само собой разумеется, что чем дальше, тем больше мы с ним разговаривали...

Тут открылась одна интересная деталь: учитель его по ВГИКу Михаил Ильич Ромм — кстати, горячо любимый Шукшиным, — был убежден в том, что кино — искусство будущего, чего нельзя сказать о театре. Шукшин же, познакомившись ближе с театром, почувствовал, что сцена обладает огромной притягательной силой и особой магией, и ощутил специфические, только ей присущие средства воздействия, которые делают искусство театра неувядаемым и ни на что другое не похожим.

К этой мысли он пришел сам — никто у нас ничего подобного ему не внушал, никто не агитировал за сцену. Повторяю, вначале он так и не думал — просто ходил на наши спектакли, смотрел, разговаривал с актерами, со мной, слушал, размышлял...

С.Л. Федосеевой-Шукшиной

А потом я стал свидетелем того, как Василий Макарович, что называется, загорелся — захотел писать для театра. И вскоре принес пьесу «Энергичные люди», которая всем нам сразу очень понравилась...

Здесь надо прямо сказать: мы гордимся тем, что именно Большой драматический театр изменил отношение Шукшина к театру, который стал в его жизни третьим «китом» — вровень с двумя другими: литературой и кинематографом. Не оборвись жизнь Василия Макаровича так рано, кто знает...

Я попросил Шукшина прочитать «Энергичных людей» труппе. В назначенный день он пришел, пожал всем руки, поднялся на сцену репетиционного зала, сел за столик, попросил кофе и, к слову, в продолжение всей читки пил крепчайший растворимый кофе. В самом начале Василий Макарович сказал:

— Так, маленько я волнуюсь... Театр вы большой и драматический...

Волновался Шукшин ужасно, но прочел удивительно — со свойственным ему серьезом и юмором, и актеры просто покатывались от хохота. Смех вызывал не только сам текст: не меньшую реакцию вызывали и ремарки, полные авторского иронического отношения к происходящему. Тут меня осенила идея: оставить голос Шукшина в спектакле, чтобы автор как бы сам комментировал и объяснял происходящее. Тогда я попросил его специально записаться, и он сразу согласился.

Василий Макарович приехал недели за полторы до выпуска спектакля, и мы с ним начали эту работу. Тут я столкнулся с ним уже как с актером.

Надо сказать, что на запись на магнитную ленту, не такую большую по времени, мы потратили много часов, потому что его мера требовательности к своей работе была очень высока. Часто он говорил:

— Нет, то, о чем мы говорили, не получилось, давайте еще раз...

Словом, я получал огромное удовольствие от совместной работы. К тому же было интересно наблюдать, как Шукшин-актер периодически вмешивался в работу Шукшина-драматурга и импровизировал на ходу. Например, в конце у автора была длинная реплика; когда дошли до нее, Василий Макарович сказал:

— А здесь попробую-ка я просто присвистнуть, — убрал текст и «просто» присвистнул.

Мы работали тогда часов девять подряд и вышли из студии почти без сил, но задачу выполнили: «Энергичных людей» на сцене БДТ комментирует автор. Спектакль жив, и голос Шукшина звучит и сегодня...

Весьма интересными оказались репетиции, на которых присутствовал Василий Макарович: для меня он явился своеобразным радаром — глядя на него, можно было точно сказать, как играет артист. Дело в том, что на репетициях, слыша сочиненный им текст, Шукшин воспринимал его так, как будто слова родились только что и автор их — актер на сцене. Скажем, он хохотал над собственной репризой, которую знал наизусть, когда артист играл с полной мерой органики. Если же исполнение было неживым, не возникало, как свое, Шукшин оставался мрачным. По нему, повторяю, можно было видеть абсолютно точно, что получалось, а что не получалось на сцене...

Любопытная деталь: на одной из репетиций Шукшин обратился к заведующей литературной частью БДТ Дине Морисовне Шварц:

— У вас нет бумажки — мне записывать?

— Вот, пожалуйста, блокнот, — ответила Дина Морисовна.

— А вы?

— Ну, раз автор записывает, то мне уж не обязательно...

Среди записей, сделанных Шукшиным 18 июня 1974 года в блокноте Шварц, есть, например, такая: «Юрский — похохатывает — славно»...

На обсуждении спектакля после премьеры Василий Макарович сказал, что именно БДТ заставил его поверить в возможности театра, что теперь он собирается много писать для сцены и следующую пьесу отдаст, конечно, только Большому драматическому. Так началась наша дружба. К сожалению, она не имела продолжения — через несколько месяцев Василия Шукшина не стало...

В театральных институтах есть особая форма обучения молодых актеров и режиссеров: «работа над отрывками»; она состоит в том, что в учебных целях инсценируются какие-то, обычно прозаические, отрывки, которые играют студенты. Раньше я привлекал с этой целью, как правило, рассказы Чехова, потому что они обладают главным для такого рода педагогических материалов — неукоснительно точной логикой человеческих взаимоотношений и удивительной правдой чувств. Но эти характерные особенности чеховского письма свойственны и шукшинским рассказам. К тому же почти все они построены на диалоге, а значит, легко инсценируются. И еще: подкупают очень высокие нравственные критерии прозы Шукшина, который, кстати, никогда не опускается до примитивной морали, до проповедей типа «черное — белое».

Вот, скажем, говорят два человека: один — рачительный хозяин, другой — бездельник. Вроде бы. Но не все так просто, как кажется на первый взгляд, потому что отношение к жизни того, кого мы вначале приняли за бездельника, оказывается поэтическим; а рачительный хозяин предстает прагматиком, человеком ограниченным.

Эти отрывки — прекрасный материал для педагогической работы, для занятий с режиссерами (я работаю с ними), которые должны понять, насколько может быть высока нравственная позиция автора художественного произведения — естественно, и постановщика спектакля...

Василий Макарович не был очень уж разговорчив, скорее — молчалив. Но зато насколько возрастала ценность того, что он, бывало, скажет, потому что Шукшин никогда не говорил спроста.

Он обладал природным, я бы сказал, врожденным демократизмом — в высшем смысле этого слова. Если так можно выразиться, Шукшин был внешне простым человеком, наделенным огромной интеллектуальной силой, — я говорю не о таланте, а просто о человеческих проявлениях.

Я вспоминаю работу с актером Олегом Борисовым над образом Мелехова в спектакле по роману Шолохова «Тихий Дон». Мелехов, как известно, не очень грамотен и, несмотря на это, способен мыслить, так сказать, глобально. У нас даже был такой рабочий термин: для себя мы называли Мелехова «казачьим Гамлетом». Но, кроме того, я приводил Борисову в пример еще и Шукшина, который, будучи по происхождению крестьянином и интеллигентом в первом поколении, в то же время обладал способностью интеллектуально, философски мыслить, охватывать и сопоставлять самые разные явления и события.

Первая же пьеса Шукшина показала, что он обладал врожденным чувством сцены. Правды ради надо сказать, что «Энергичные люди» — в общем, сценический фельетон, в нем Шукшин не достиг глубины собственной прозы. Мы надеялись, что «Энергичные люди» — только первый камень, заложенный в основание, а само здание театральной драматургии Шукшина будет построено позже. Мы знали, что Василий Макарович поздно начал писать для театра, и надеялись...